Рид Грачёв

Я все не спал и плакал допоздна за неименьем самого простого: не создает иллюзии простора больничных стен слепая белизна. Я все глаза об эти стены стер, но не увидел солнца. Вот тогда-то мой доктор в белом облаке халата в палату вплыл со свитой медсестер. Они впорхнули, излучая свет, и сердце вдруг отозвалось тревожно... «Вы — ангелы?» — спросил я осторожно. Но промолчали ангелы в ответ.

Как все прекрасно у людей от пальцев ног до озарений узких. ... Неизлечимостью прекрасен иудей, неутолимостью прекрасен русский.

Неутомимостью китаец озарен, индус прекрасно неподвижен, неумолимостью германец одарен, француз небрежностью возвышен.

В невероятности английский дух, не объясним ничем американец, неведеньем прекрасен африканец, не выбирает грек одно из двух.

Непогрешимостью прекрасен финн, испанца украшает неспокойность, не утешает итальянский фильм, не помогает сам себе японец.

Как все прекрасно у людей от пальцев ног до узких озарений, от вечных льдов до вечных испарений, от осужденных до судей.

В несходстве лиц неуловим их общий лик, необходимо ясен: он ненавистью к себе опасен, прекрасен тем, что неосуществим.

Вот уже который миг из своих грибниц подо мною лезет гриб, чтобы тут же сгнить.

Вот уже который час оглушает лес реактивный свистопляс — паразит небес.

Вот уже который день — сродницей кусту — среди елок, прячась в тень, медленно расту.

Вот уж несколько недель, деловит и рьян, надо мною ноет шмель — паразит полян.

Спотыкаясь и кряхтя, уж который год бродит малое дитя, ягоду жует.

Вот уже который век мается вдали суетливый человек — паразит земли.

Среди растений, стриженных в кружок, среди прямых и на ногах стоящих — наклонное, прозрачное, дружок, лишь ты еще подобна настоящим.

Растения предохраняют тут от бесконечных повторений, от преждевременных потуг, от преждевременных рождений.

Я слышу крик твоих наклонных рук, я жду твоих волшебных превращений... Я падаю. Я твой наклонный друг. Наклонный друг наклонных ощущений.

Собака я, собака, ничей приблудный пес, держу в приблудных лапах приблудный мокрый нос.

Откуда приблудился? Куда бреду, куда? Наверное, родился от блуда для блуда.

Блуждаю по задворкам, по улицам брожу, и рад бываю коркам, когда их нахожу.

Лежу, хвостом махаю, гляжу на сытых дам и даже вслед не лаю идущим поездам.

Пускай себе проходят, пускай себе идут, пускай себя находят, пускай себя блюдут.

Блудливо улыбаюсь, чтоб дали есть и пить, и вовсе не стесняюсь униженно просить.

Ведь я живой собака, живой приблудный пес, у колбасы есть запах, а у меня есть нос.

Я под ноги кидаюсь, под палку и под нож, и если не китаец, меня ты не убьешь.

Хоть я совсем приблудный, блуждаю и блужу по выходным и в будни, и польз не приношу.

Не лаю на прохожих, не лаю на своих, не лаю на хороших, не лаю на плохих.

Гляжу на вещи прямо, глотаю слезный ком, зализываю раны шершавым языком.

Не спрашивай меня, кто я таков, не вороши свирепо документы. Не лязгай инструментом — я готов сказать, что знаю в некие моменты.

Кто я? Никто. Никто, ничто и всё: вагонных рам [...] дрожанье, рожденье сна, ребеночка рыданье у скучного дорожного окна.

Я состою из этого стекла, из этого же самого железа, из скрипа одинокого протеза, из малых волн огромного тепла. И если бы не эти галуны, не этих светлых пуговок охрана, ты сам бы вспомнил, как мы все родны, родством вины, родством открытой раны.

Как перед деревом виновен стол, перед горой железо виновато, перед осиною виновен кол, перед землей вина солдата.

Мы родственны с тобой. В морской крови, в такой же лимфе, как у насекомых. Но я храню молекулы любви. Молекулы любви тебе знакомы?

Любовь — это такое вещество, способное воспламенять предметы, любовь — это такое естество, оно в тебе, тебе понятно это?

Открыть тебе? Понять тебе — тебя? — Открытое, оно пребудет в тайне. Я тихо сторонюсь небытия, и в этом поезде случайно.

Как пуговки твои в глазах рябят... Я в поездах безмолвствую невнятно. Что поезда? Привозят никуда, увозят от себя, тебе понятно?..